Виталий Амутных: Оказывается, я всегда любил Шенкурск…

Дочь встретила в Интернете сайт газеты «Важский край».

— Смотри, твою пьесу поставили в Шенкурске. А где это — Шенкурск?

Разумеется, тут же были сняты с полки толстенный атлас, другие книги. И началось изучение нового мира, новой планеты, существовавшей рядом всегда, но так и остававшейся неузнанной.

Шенкурск известен с 1137 года. Ого! На гербе города изображен барсук. Забавно. Предприятия лесной и деревообрабатывающей промышленности… Шестьдесят второй градус северной широты. И вот здесь живут люди, разделяющие мой образ мыслей!

Знаете, пьеса «Всю жизнь в травести — не с кем время провести…» родилась вот как. Мой старинный знакомец Юрий Мокрецов — актер молодежного театра как-то сказал:

— Почему бы тебе не написать пьесу для нашего театра?

— А что хотелось бы сыграть? О чем поведать миру? Что вообще волнует ваших артистов?

И завязалась у нас длинная беседа, из которой на меня (помимо прочего) особенное впечатление произвели две истории. Одна — о бывшем директоре Молодежного театра, в котором служил мой товарищ: как тот собирался приватизировать здание театра и устроить в нем кабаре, как робко пыталась противостоять его вероломству трупа, как впоследствии этот директор назанимал у своих криминальных покровителей денег, никак не мог вернуть, да и сгинул — так его с тех пор никто не встречал, да и, верно, уж не встретит. Вторая история повествовала тоже о директоре, но другого театра. Этот с криминальными авторитетами дружб не водил, этот с городскими властями договаривался и, раздав в аренду все свободные и несвободные площади театра, дошел до той срамоты, что уж стал в фойе устраивать кошачьи конкурсы и распродажи товаров. В его театре, действительно, помещался салон по прокату свадебных нарядов, и в бутафорском цехе, и в мебельном, взаправду, расквартировывались какие-то подозрительные «цеховики». Вот эти две печальные повести и легли в основу пьесы, название которой — «Всю жизнь в травести — не с кем время провести» (известная в театральной среде поговорка) возникло тогда же и как-то само собой.

Прочтя пьесу (которая, надо признаться, писалась легко и стремительно), мой приятель как-то тяжко вздохнул:

— Решаться ли у нас такое поставить? К тому же в нашем городе все сразу поймут, о ком идет речь…

Но текст взял и понес худруку. Худрук (опытнейший режиссер) сразу понял, что в руках у него бомба. На какой-то миг его немолодое сердце охватил острый порыв вольнодумства, революционного энтузиазма, он даже показал пьесу худсовету… Но вовремя понял, что погорячился, и духу у него все-таки не хватит для того, чтобы залепить пощечину тем, кто, безусловно, вполне ее заслуживал, и… тихо ушел в тень.

После того эта пьеса побывала в руках многих постановщиков. Все они (как один) тишком расхваливали «многочисленные достоинства», но когда речь заходила о взятии ее в работу, сникали и в один голос (а голос был жалобным и каким-то извинительным) заявляли:

— Ты что, хочешь чтобы они меня сожрали?

Это — если то были искренние слова, в прочих же случаях режиссеры с помощью тридцати трех уверток и тридцати трех уловок интеллигентно уклонялись от прямого ответа. И, впрямь, ведь большинство академических театров возглавляют точно такие, как в пьесе, Клювганты, у их столов ползают услужливые фавориты вроде Табаки, и вряд ли те и другие могут порадоваться представлениям столь жестокого зеркала. Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет. Умных было много, все они дружно обходили горы, пригорки, кочки и, обходя все те возвышенности, на всякий случай еще и прятались в кустах.

Так что, когда я узнал об уже осуществленной постановке «Всю жизнь в травести…» в Шенкурске, сердце мое как-то по-особенному заныло. Нет, это ничуть не было похоже на сладострастный поцелуй тщеславия. Скорее, то чувство напоминало радость встречи друга в минуты особенно острой депрессии.

Родные мои шенкурцы! Нет-нет, я не оговорился — именно родные. Сейчас я постараюсь высказаться велеречиво, выспренно… Вы не просто поставили в своем театре еще одну сколько-то оригинальную пьесу, вы дали импульс рождению (или возрождению) непривычных, но так давно ожидаемых гуманистами просвещенной России, жизненных принципов.

— Ведь это как прекрасно, — говорят мне друзья, — что ставить пьесу начали в провинции, в народном театре! Этих людей нельзя заставить сделать тот или иной выбор. Они самостоятельно нашли текст. Они сами решили потратить на освоение его время и душевный труд. А театр академический во все времена сотрудничал с самыми отвратительными режимами, свою беспринципность прикрывая до смешного убогими оправданиями. Это, поистине, новая волна народного духа, которая могла зародиться только в чистейшем источнике, в такой вот жемчужине Светорусья, как этот маленький, почти что сказочный город. Рано или поздно та очистительная волна докатится до центров, и, как пить дать, сметет прогнившие театральные мешпухи Москвы, Киева или Риги. Туда им и дорога!

Ну сметет или нет, и когда это произойдет — большой вопрос. Никто ведь ничего уступать по-добру не станет. (О том догадалась даже уборщица Тетя Катя, - пожалуй, мой любимый персонаж пьесы). Одно обнадеживает — не впервой обсаждают наш народ лакомые до чужого добра паразиты, и всякий раз находит он силы для ниспровержения захребетников. Так будет и в этот раз. Будет, будет. Увидите.

— Ты поедешь в Шенкурск — премьеру смотреть? — спрашивает меня Иван Панкеев — неподдельный филантроп, кумир московского университетского студенчества. — Они, наверное, ждут.

— Я бы очень хотел, — отвечаю ему, — но мой труд на областном телевидении оплачивается столь скромно, что об этом даже нечего и мечтать.

Нет, конечно, потом… когда-то все изменится, вот, может, получу гонорар за новый роман, и тогда… тогда непременно брошу в саквояж несколько рубашек (вот ту не забыть, в розовую полоску) — и в Шенкурье.

А пока у меня есть в памяти компьютера несколько фотографий этих замечательных, полуреальных людей. Помню каждого. Людмила Фадеева и Алла Христофорова — постановщики, генераторы идеи. Вот уж не ожидал, мне казалось, что исключительно мужчине по плечу сей труд. Нет, сколько сил ни тратила телевизионная пропаганда на опаскуживание образа нашей женщины – ничего у нее не вышло. Вот они какие у нас! Смотрю на фотографии. Ирина Спирова — красотка. Ольга Теремецкая — восторг! Вновь и вновь разглядываю фото. Николай Романовский, должно быть, неплохой актер. Евгений Кобычев – трогательные юные черты. Алексей Шатков. Никита Князев. Евгений Гагарин. Алексей Несговоров… Алексей Кин — что-то возвышенное видится в нем. Какие замечательные лица! И еще фотография — Тамара Чеснокова в финальной сцене. О, тут артистка — только держись!

И вот, пересматривающему многажды пересмотренные фотографии, мне уж начинает казаться, что я всегда знал этих людей и любил их. Будто бы теперь то чувство возвращается. Мне представляется, что я могу угадать, что мог бы сказать в такой-то ситуации, допустим, Алексей Тепликов, и что могла бы ответить ему Мария Иващенко. И уж кажется, что изгиб реки на вот том снимке какой-то знакомый. А! Я, наверное, любил Шенкурск в какой-то прошлой жизни. А что, время для того было, ведь стоит этот город на земле русской… С какого? Да, с 1137 года! Так что, все может быть…

Post scriptum. Говорят, по Шенкурску шеренгами ходят барсуки. Хм… Не может быть… Но уже ради того, чтобы проверить это, стоит его навестить.

Виталий Владимирович АМУТНЫХ родился в 1960 году в гор. Североморске Мурманской области в семье морского офицера. Служил в Туркестанском военном округе. Окончил Литературный институт им. Горького. Автор книг: «Матарапуна» (Литфонд, 1992), «Дни на излете безумия» (ТЕРРА, 1994). «…СКОЕ ЦАРСТВО» (ТЕРРА-КНИЖНЫЙ КЛУБ, 2002). Русалия" (ТЕРРА, 2009). Член СП РСФСР с 1994 года.